Князь ОДОЕВСКИЙ.РУССКИЕ НОЧИ/первый русский философский роман, МОСКВА, изд.ПУТЬ,тип.Снегиревой 1913г

 Кн. В.Ф. Одоевский(1804-1869).Русские ночи ; под ред. [и с предисл.] С.А. Цветкова.Москва: Книгоиздательство «Путь», Печатня А.Снегиревой, 1913г. —  IV, [2], 429, [7] стр.: 1 л. портр.Формат:24х16.5см. СОСТОЯНИЕ на ФОТО,ДОСТАВКА ЛОТА в ДРУГОЙ РЕГИОН_ПОЧТА РОССИИ.                                                                                                                                                                ДЛЯ СПРАВКИ:  Произведение В.Ф.Одоевского "Русские ночи" считается первым философским романом в русской литературе. Этот же роман по праву считается главным его литературным трудом. В.Ф.Одоевский написал роман, вобравший в себя многие его замыслы, синтезировавшие его воззрения на жизнь, выразившие в цельном и концентрированном виде его любимые философские идеи. Это итоговое произведение в точном смысле этого слова.Работу над книгой Одоевский завершил в 1843 г.В «Русских ночах» проявился интерес В.Ф.Одоевского к идеалистической философии, мистике, алхимии. В книгу входят несколько философских новелл, которые остались непонятными для многих современников автора. Высокую оценку «Русским ночам» дал только В.К.Кюхельбекер: «Книга Одоевского «Русские ночи» - одна из умнейших книг на русском языке».Роман вышел в свет в 1844 г. В следующем, 1845 г. старый друг В. Одоевского Кюхельбекер писал ему: «В твоих Русских Ночах мыслей множество, много глубины, много отрадного и великого, много совершенно истинного и нового, и притом так резко и красноречиво высказанного... Словом, ты тут написал книгу, которую мы смело можем противопоставить самым дельным европейским». «Русские ночи» состоят из частей, писавшихся в разное время — преимущественно в течение 1830-х годов. За исключением отрывка «Последнее самоубийство», все части еще прежде, чем они сложились в цельную композицию, стали романом, были известны читателям в качестве самостоятельных произведений. «Русские ночи» — произведение уникальное по мысли, по характеру композиции, по жанровой своей природе. Это одновременно и роман, и драма, и философский трактат.Эта книга — о поиске молодыми людьми смысла жизни. Легкое и живое повествование не скрывает сложного философского подтекста, а глубина мысли автора, оригинальность стиля и отточенное мастерство изложения помогают подойти к вопросам общечеловеческой морали с несколько неожиданной точки зрения. "то "РУССКИЕ НОЧИ"-это философский роман в форме беседы четырех героев: одного романтика-шеллингианца, двух молодых людей, прагматически мыслящих, и русского Фауста — во всем сомневающегося скептика, который внутренне ближе всего к автору. Наполовину книга состояла из вставных повестей, большинство из них ранее печатались и были уже известны читателям. Судьба литературного наследства Владимира Одоевского не относится к числу счастливых. Автор первого в России философского романа «Русские ночи» мало известен широкой читательской публике. Даже наука о литературе долгое время интересовалась Одоевским преимущественно от случая к случаю. Интересно, что о музыкально-просветительской деятельности Одоевского писалось едва ли не больше, нежели о его деятельности литературно-художественной.Долгое невнимание к Одоевскому объясняется скорее резким своеобразием его литературного дарования. Он был открывателем новых путей в литературе и создателем новых жанров. Один из виднейших представителей философского романтизма в России, он был автором не только первого русского философского романа, но и философских новелл. Ему принадлежит заслуга в разработке жанра биографического рассказа и музыкально-критического эссе. Он горячо пропагандировал творчество русских и зарубежных композиторов: Глинки, Даргомыжского, Балакирева, Серова, Баха, Моцарта, Бетховена, Берлиоза.Новелла Одоевского о Бахе была по существу первой в России попыткой творчески воссоздать образ великого композитора. Долгое время имя Баха было мало известно не только в России, но и в Германии. Еще в конце XVIII в. Себастьяну Баху на его родине предпочитали «берлинского Баха», его второго сына.Одоевский глубоко изучал народную русскую музыку и опубликовал ряд изысканий, посвящённых музыке древнерусской.Писатель, музыкант, учёный, общественный деятель, не чуждый и опытным наукам (он неплохо знал математику, физику, химию, физиологию), внимательно изучал психологию — Одоевский в 20-40-е гг. XIX в. находился в самом центре литературной и культурной жизни России. Дружеские чувства испытывали к нему Грибоедов и Гоголь, Кюхельбекер и Веневитинов, с интересом и сочувствием относился к его творчеству Пушкин, тесные отношения связывали его с Лермонтовым.Когда в 1844 г. выходит в свет трёхтомное собрание сочинений Одоевского, в первом томе которого впервые печатается роман «Русские ночи», В. Г. Белинский так характеризует личность и талант писателя: «Таких писателей у нас немного. В самых парадоксах князя Одоевского больше ума и оригинальности, чем в истинах у многих наших критических акробатов, которые, критикуя его сочинения, обрадовались случаю притвориться, будто они не знают, о ком пишут, и видят в нём одного из сочинителей их собственного разряда. Некоторые из произведений князя Одоевского можно находить менее других удачными, но ни в одном из них нельзя не признать замечательного таланта, самобытного взгляда на вещи, оригинального слога. Что же касается до его лучших произведений, — они обнаруживают в нём не только писателя с большим талантом, но и человека с глубоким, страстным стремлением к истине, с горячим и задушевным убеждением, — человека, которого волнуют вопросы времени и которого вся жизнь принадлежит мысли».«Русские ночи» — произведение уникальное по мысли, по характеру композиции, которому невозможно дать точного жанрового определения. Споры и сомнения вызывали у некоторых современников Одоевского не только название, но и особенности композиционного построения. Внешне оно носит фрагментарный характер, что и смущало критиков. Одоевский всегда проявлял влечение к фрагментарным формам в литературе. Его излюбленные жанры — обрывочные записи, афоризмы, «гномы».«Обрывочность» романа не мешает ему быть цельным по внутренней своей структуре. Видимая фрагментарность произведения сочетается с глубоким, музыкальным единством всех его частей. Музыкальным можно назвать самый принцип композиции романа. Разумеется, это не точное, не терминологическое определение, а метафора. Но метафора, которая способна прояснить суть дела.Музыкальный принцип композиции предполагает не поступательное, а возвращающееся повествование. (Интересно, что «возвращающейся» речью иногда называют стихи — речь в основе музыкальную). Ход повествования определяется не логикой событийного сюжета, а больше всего законами внутренних ассоциаций, вариационным повторением и усилением мотивов-идей, столкновением противоположных мотивов в пределах одной темы (что на языке музыки называется «контрапунктом»).Подобный принцип и лежит в основе построения «Русских ночей». Идеи-мотивы возникают в романе, сталкиваются между собой, на время исчезают, заменяются другими, затем, по законам музыкальной логики, снова появляются в видоизмененной форме, в различных вариациях, в новых формальных и смысловых образованиях. Роман «Русские ночи» с точки зрения поэтически-музыкальной построен весь как бы на едином порыве — порыве одновременно эмоциональном и интеллектуальном.Боясь крайностей, боясь завершённых точек над «и» Одоевский принципиально диалогичен и фрагментарен. Фрагмент Одоевского как бы воюет против деспотизма рамок, против лозунгов окончательных решений — и одновременно он доверчиво отдан читателю на досказывание, доосмысление. В то же время фрагментарность связана с глубинными представлениями Одоевского о всеобщей взаимосвязанности явлений и структур, о том, что небольшой отрезок бытия отображает для вдумчивого читателя целостные свойства мира.«Русские ночи» потрясли многих читателей почти экзотической уникальностью обширных и глубоких познаний. Углубляясь в малоисследованные области науки и искусства, Одоевский непрерывно расширял круг своих исканий и интересов.                                                                                                                         

Князь Владимир Фёдорович Одоевский (1804-1869) —русский писатель и мыслитель  эпохи романтизма, один из основоположников русского музыкознания. В 1823—1825 годах председатель юношеского общества любомудров. Издатель ряда журналов и альманахов("Мнемозина","Московский телеграф"). С 1846 года — директор Румянцевского музея. В середине 1840-х годов перешёл от литературной к общественной деятельности, получил известность как филантроп.Камергер  (1836), гофмейстер и тайный советник (1858), сенатор (1861). Как писатель и мыслитель князь Одоевский долгое время находился под влиянием Гофмана и Ф.В.Шеллинга. Увлекался оккультными учениями, за что получил прозвище «русского Фауста».Написал знаменитый "Городок в табакерке". Известен как мастер фантастической романтической повести, одним из первых в России экспериментировал с жанром утопии ("4338 год:Петербургские письма"), продолжал традиции просветительской сатиры. Главным его произведением считается философский роман «Русские ночи» (1844).

При публикации произведений использовал более двадцати псевдонимов и криптонимов, опасаясь «уронить» имя княжеского рода.В своих записках Владимир Одоевский писал: «Я родился в 1804 г., с 31 июля на 1-е авг.». (По новому стилю датой рождения считается 13 августа.) Младенец появился на свет в Москве и был очень слабым и болезненным: чтобы выходить дитя, его даже заворачивали в теплые шкуры освежеванных баранов. Он на всю жизнь останется тонким и хрупким — а персонажи его сочинений будут видеть сильфид и верить в иные миры.Князья Одоевские — Рюриковичи. Отец Владимира Одоевского — князь Федор Сергеевич — служил директором Московского отделения Государственного банка. Жена его, Екатерина Алексеевна Филиппова, была красавица, говорила по-французски, играла на фортепьяно, интересовалась словесностью, но родовитому мужу была не ровня; ее мать, прапорщица Авдотья Петровна, только и имела что дом на Пречистенке, несколько человек дворни и небольшой капитал.Федор Одоевский умер, когда его сыну Владимиру было четыре года. Воспитанием мальчика сначала занимался дед, полковник Сергей Иванович Одоевский. Но и дед умер довольно скоро, оставив внуку имение в Костромской губернии и 400 душ крестьян. Опекуншей имений юного князя и его дядюшек по матери в конце концов стала знакомая бабушки по матери, генеральша Аграфена Глазова, которая так распорядилась доверенным ей имуществом, что дядюшки долго с нею судились, а Владимир Одоевский по выходе своем из пансиона оказался ей кругом должен — и долго не мог распутаться с этими долгами.Финансовые тяготы юного князя не озлобили. «Всегда спокойный, тихий, умеренный, кроткий, доброжелательный. <…> Отроду не сказал он ни об ком дурного слова, разве шуткою. Отроду никого не обидел, не оскорбил, не огорчил»,— вспоминал об Одоевском историк Михаил Погодин.Социально непрестижную часть своей биографии он, Рюрикович, скрывал от посторонних глаз всю жизнь.И именно поэтому вольно или невольно «творил» иную свою биографию, начиная с юных лет и поддерживая найденный в эпоху любомудрия образ русского Фауста, органичный для его человеческой и интеллектуальной натуры. Это и позволило ему по закону нравственного этикета закрыть свою частную жизнь от посторонних — даже близких — глаз. И это соответствовало тому «узкому» пути, который определяет его место в интеллектуальной и творческой жизни эпохи. («Ничто нас столько не знакомит с человеком, как вид той комнаты, в которой он проводит большую часть своей жизни, и недаром новые романисты с таким усердием описывают мебели своих героев»,— сказано в повести Одоевского «Косморама». Вот и кабинет самого князя превращался в «святилище Фауста», отражал экстравагантные интересы хозяина, любящего науки, тяготевшего к театральности и работавшего по ночам. Петербургский кабинет русского Фауста, которого он вывел в «Русских ночах» своим альтер эго, напоминал лабораторию средневекового алхимика, заставленную книгами, черепами и ретортами. Сам же Одоевский любил облачаться в специально сшитый балахон и водружать на  голову колпак. Где бы он ни жил, в Москве или в Петербурге, кабинет свой обставлял в «алхимическом» вкусе. На стене висел портрет любимого композитора, а в углу стояло персональное изобретение Одоевского — орган «Себастианон». На этом органе импровизировал Глинка. Князь сочинял вальсы, хоралы, прелюдии, колыбельные, издал «Музыкальную грамоту для немузыкантов» и «Музыкальную азбуку для народных школ», но все-таки более значим для отечественной музыки оказался как теоретик, публицист и критик).                                                                                                                                                                                                                                                      В 1816-м Владимир Одоевский поступил в Московский университетский Благородный пансион. Он интересовался философией, литературой, загадками человеческой психики и музыкой. Виртуозный музыкант, он превосходно играл на фортепиано и, что было совсем необычно для людей его круга в 1810-е, особенно полюбил Баха (многим позже он сделал немецкого композитора героем новеллы, вошедшей в состав философского романа «Русские ночи»). В 1822 году 18-летний Одоевский окончил пансион с отличием.Вместе с поэтом Дмитрием Веневитиновым стал основателем тайного кружка «Общество любомудрия», отделившись от «Общества друзей» Раича. Любомудры открещивались от вольтерьянской премудрости предыдущего столетия: «До сих пор философа не могут себе представить иначе, как в образе французского говоруна XVIII века; посему-то мы для отличия и называем истинных философов любомудрами». Они мечтали создать новый, универсальный язык, подарить России и миру особую философию, способную все примирить и гармонизировать. Великосветская публика представлялась любомудрам пошлой и грубой, московское общество — вполне себе фамусовским, как его изобразит Грибоедов.Одоевский не любил проторенных дорог и экспериментировал во всех областях, за которые брался: и в музыке (создание органа «Себастианон» для исполнения музыки Баха, а затем энгармонического пианино для передачи русских народных напевов и церковного пения), и в естественных науках (изучение химии и многое другое), и в кулинарии. «Общество любомудрия» тоже стало для Одоевского и его друзей своего рода экспериментом, ведь оно принципиально отличалось от всех существовавших до того в России философских обществ. Их общество не было связано ни с какими структурами, а его члены были совсем еще молодыми людьми.Переломным для Владимира Одоевского стал 1826-й год. Он очень молод, беден и одинок. Двоюродный брат Александр на каторге(участник восстания декабристов), отношения с матерью далеки от родственных, «Общества любомудрия» нет, как и своей семьи.Важную роль в личной жизни Владимира Одоевского сыграла его тетка Варвара Ивановна, бывшая замужем за Сергеем Ланским, будущим министром внутренних дел при Александре II. Она познакомила его в Москве с одной из сестер своего мужа — 29-летней Ольгой Степановной Ланской. Владимир был ее на семь лет моложе, но это не помешало ему очароваться смуглой круглолицей Ольгой. Он пишет в дневнике 4 марта 1826 года: «Что за чудо со мною делается? Я наконец увидел наяву то существо, которое являлось ко мне во сне…». Ольга Степановна, будучи фрейлиной императрицы, ждала разрешения на брак.В августе разрешение на брак было получено, а в сентябре 1826 года Одоевский уже из Петербурга писал в Москву своему другу Сергею Соболевскому: «Расскажи ему (Грибоедову.— “Ъ”) о моей женитьбе, опиши ему женщину, которая осмелилась понимать меня, принять во мне участие, женщину со светлой головой, с горячим сердцем…» Венчание состоялось в Петербурге 17 сентября 1826 года. Супруги поселились во флигеле дома Ланских. Так начался петербургский период жизни Одоевского.Ольга Степановна, будучи по натуре женой-матерью, окружила супруга заботой, которой он был лишен с юных лет. Он был совершенно счастлив, хотя в сыром петербургском климате постоянно хворал. Но семейное счастье омрачила влюбленность в жену двоюродного брата Ольги Степановны — Надежду Николаевну Ланскую, многолетнее чувство к которой стало для Одоевского мучительным. Об этой женщине известно мало, но 147 сохранившихся писем Надежды Ланской в архиве Одоевского — свидетельство того, насколько дорога она была для князя. Свои чувства он тщательно скрывал, предпочитая «выговариваться» о личном в сочинениях о роковой и несчастливой любви. У главного героя упоминавшейся новеллы «Себастиян Бах» наступает прозрение после смерти жены Магдалины: «Он все нашел в жизни: наслаждение искусства, славу, обожателей — кроме самой жизни; он не нашел существа, которое понимало бы все его движения, предупреждало бы все его желания,— существа, с которым он мог бы говорить не о музыке. Половина души его была мертвым трупом».Ольга Степановна, которую Надежда Ланская в письмах Владимиру Одоевскому насмешливо называла мамой, ревновала, но супруг ее все-таки не оставил. А 37-летняя Надежда Ланская, бросив мужа, детей и возлюбленного, сбежала за границу с итальянцем Луиджи Грифео в 1842-м.Одоевские открыли салон, принимали по субботам. Аристократическое общество в гостиной встречала Ольга Степановна, а любителей литературы, философии и музыки в своем кабинете ждал хозяин. На его диване, по выражению критика Степана Шевырева, сиживала вся русская литература. Граф Владимир Соллогуб будет вспоминать, кого встречал в салоне Одоевского: «Пушкин слушал благоговейно Жуковского; графиня Ростопчина читала Лермонтову свое последнее стихотворение; Гоголь подслушивал светские речи; Глинка расспрашивал графа Вильегорского о разрешении контрапунктных задач; Даргомыжский замышлял новую оперу и мечтал о либреттисте. Тут побывали все начинающие и подвизающиеся в области науки и искусства…»Современники вспоминали, что в салоне князя не существовало обычая представлять гостей друг другу. Раз введенный сюда считался как бы знакомым — входил с легким поклоном и мог уйти, не прощаясь. Об Одоевском тепло отзывались как аристократы, так и разночинцы вроде Виссариона Белинского. Хозяин радушно принимал гостей без разделения на чины и звания, однако этот «Ноев ковчег» нравился не всем. Литератор Иван Панаев в «Литературных воспоминаниях» писал, что желание Одоевского сблизить посредством своих вечеров великосветское общество с русской литературой не осуществилось. Авдотья Панаева запомнила, что Иван Тургенев перестал бывать по субботам у Одоевского, поскольку ему «стыдно, до чего не умеют себя держать прилично новые литераторы. И какой чудак Одоевский, сам себе задает каждую субботу порку, как будто он находится в школе. Я вижу, как его шокируют манеры дурного тона “литературного прыща” (так уничижительно Тургенев отзывался о молодом Достоевском.— “Ъ”), когда он бывает у него...».«На меня нападают за мой энциклопедизм, смеются даже над ним,— говорил Одоевский.— Но не приходилось еще ни разу сожалеть о каком-либо приобретенном познании <…> Каждый раз, когда я принимался за какую-нибудь специальность, предо мной восставали целые горы разных вопросов, которым ответ я мог найти лишь в другой специальности. Это движение по разным путям, невозможное для тела, весьма возможно для духа. Нет! никогда не жалел я о том... Сколько раз понятные мне явления природы служили мне нитью для разрешения метафизических, административных и житейских задач». Помимо более или менее очевидных гуманитарных и естественных дисциплин князь увлекался оккультизмом, каббалой, астрологией, хиромантией, изучал медицину и гастрономию.Свои кулинарные изыскания он изложил в виде ироничных лекций от имени «господина Пуфа, доктора энциклопедии и других наук о кухонном искусстве» (1845). Гурман и знаток кухни, Одоевский устраивал «специальные обеды», которые литературно обыгрывались. Однажды, пригласив коллег — сотрудников Публичной библиотеки, он оформил меню в виде систематического библиотечного каталога. «Лекции доктора Пуфа» отразили склонность автора к популяризаторству. Пуф, например, учит читателя готовить гороховый суп-пюре с рисом, ростбиф из телятины, пудинг из сельдерея, разбираться в соусах. Не пренебрегает он и отечественной кухней, сетуя, что русские блюда «начинают забываться или портятся иностранными поварами».Из вчерашних любомудров и их круга появились славянофилы, но их дорогой Одоевский не пошел, однако и к западникам не примкнул тоже. В 1840-е годы он напишет славянофилу москвичу Алексею Хомякову: «Странная моя судьба, для вас я западный прогрессист, для Петербурга — отъявленный старовер-мистик; это меня радует, ибо служит признаком, что я именно на том узком пути, который один ведет к истине».В своей незаконченной утопии «4338-й год» предсказал появление интернета и соцсетей, описывая «домашние газеты», в которых «помещаются обыкновенно извещения о здоровье или болезни хозяев и другие домашние новости, потом разные мысли, замечания, небольшие изобретения, а также и приглашения; когда же бывает зов на обед, то и le menu. Сверх того, для сношений в непредвиденном случае между знакомыми домами устроены магнетические телеграфы, посредством которых живущие на далеком расстоянии разговаривают друг с другом». И это не говоря о перемещениях на аэростатах, гальваномагнетических цепях, связывающих дома, мегаполисах (Одоевский пророчил, что Москва и Петербург станут одним городом), изобретении синтетических тканей.Выраженные в этом романе мечты о первенствующем положении в мире, которое со временем займет Россия благодаря успехам своего просвещения, были созвучны мечтам современных Одоевскому русских мыслителей, но конкретно это сочинение не привлекло к себе их внимание.Сейчас оно читается, наверное, с большим интересом, чем при жизни Одоевского, поскольку многие его прогнозы в области техники и транспорта, в общем-то, сбылись. Фантазии о разделе мира между Россией и Китаем сейчас тоже читаются иначе, чем в XIX веке. Это действительно утопия, то есть желаемое автором будущее. Однако и тут нужно сделать оговорку: в романе описывается год накануне столкновения с Землей большой кометы. Вопрос о том, выживет ли человечество, в романе остается открытым, поскольку и роман не завершен.С днем сегодняшним Одоевского сближают не только фантазии о гальваностатах прекрасной России будущего, но и ироничные бытописательские наблюдения в 1868 года очерке «Ворожеи и гадальщики»: «Едва ли в каком-нибудь другом городе, кроме Москвы, всевозможные шарлатаны пользуются таким почетом и успехом».В 1862 году Одоевский пишет в дневнике: «Я нечаянно узнал, чего мне в голову не приходило, что император Николай Павлович считал меня самым рьяным демагогом, весьма опасным, и в каждой истории (напр. Петрашевского) полагал, что я должен быть тут замешан». А спустя некоторое время новая запись: «Псевдолибералы называют меня царедворцем, монархистом и проч., а отсталые считают меня в числе к_р_а_с_н_ы_х!»Среди поздних заметок Владимира Федоровича есть одна весьма примечательная. Он записал ответ некоей дамы на вопрос, что есть демократ: «Трудящийся аристократ есть уже демократ». Записал этот ответ Одоевский, видно, не случайно. Он был искренним государственником, потому, сочиняя утопии, верил в прекрасное будущее России, а к чиновничьей службе относился не менее усердно, чем к литературе. Но официозную ложь и общественную несправедливость воспринимал болезненно; на склоне лет он, будучи аристократом из аристократов по происхождению, выступал за отмену крепостного права и ограничение сословных привилегий и приветствовал реформы Александра II.Об Одоевском говорили и как о чудаковатом мистике, живущем в своем измерении, и как о сатирике, и как об ученом. Сам же он, многие годы размышлявший над материями тонкими и эфемерными, не спешил быть понятным для всех.Князь был еще и филантропом: занимался созданием детских приютов, а в 1838 году стал председателем опекунского комитета детских приютов. Одоевский сделал немало, однако далеко не все современники с пониманием относились к его деятельности. Пример тому — ядовитое стихотворение Николая Некрасова «Филантроп», которое очень обидело князя.Владимир Одоевский умер 27 февраля (11 марта) 1869 года. Ольга Степановна пережила мужа на три года. Одоевский не оставил ей ни детей, ни состояния, лишь свое обширное литературное и музыкальное наследие. Перед смертью бредил о музыке. Супруги похоронены на Донском кладбище в Москве. На надгробии Владимира Одоевского написано: «Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят». Со смертью Владимира Одоевского его род прервался.